«Я есть текст. Мой автор умер». Интервью с Константином Богомоловым

Есть ощущение, что за последние несколько лет вы как будто прожили несколько разных жизней, превращая свою повседневность в постоянный хеппенинг. Как вы еще способны отделять реальность от абсурда?

Это большой и сложный разговор. Личный путь и некая игра в моей жизни заплелись в косичку. Но я не могу сказать вам, что они перестали быть раздельными.

Мне интересен момент, который заставляет вас вдруг включиться в реальность, понять, что есть и обычная жизнь.

Вы хотите игры в искренность? Я могу в нее сыграть. Но это будет игра, понимаете? Потому что это интервью, это умножение лукавства, и получить ответ обо мне настоящем или ненастоящем вы не можете. Вирус не может сам себя лечить. Мозг не может рефлексировать сам себя. Потому что мозг — биологическая структура. Может ли биологическая структура отрефлексировать саму себя? Вряд ли. Ведь не факт, что рефлексия — это не часть деятельности этой биологической структуры: мы же не можем отделиться от собственного мозга.

Так что собирать информацию обо мне лучше из наблюдений, чем от первоисточника. Ну, или спросить других, хотя и это сомнительно, потому что я ни с кем особо не дружу. Для других людей я текст. Как они текст считывают — это их дело. Бессмысленно текст спрашивать, про что он. Текст будет молчать в ответ. Ваше дело его понимать. Это похоже на мою задачу как режиссера: как взять пьесу и, не спрашивая у автора, который уже мертв, проанализировать текст, найти в нем что-то, что я про этот текст думаю. По сути, я есть текст. Мой автор умер. Вам не у кого спросить. И то, что вы читаете во мне, — это в существенной степени еще и про вас.

Не много ли в вашей жизни Сорокина? (Богомолов поставил «Теллурию» в Театре на Таганке, снял фильм «Настенька» по рассказу Сорокина, который почти готов, как худрук курировал премьеру «Нормы». — Прим. BURO.) Вообще, почему он снова так активно вернулся в 2019 году?

Мне кажется, потому что он стал понятен. Сорокин был загадочен, а теперь стал интеллектуально доступен. В этом драма его текстов, которые больше, чем про «социальность», «актуальность» и прочее. Они более масштабные, глубинные, но все чаще используются довольно просто. Сорокин препарирует не остро и социально, а метафизически. И это очень круто. Почему его много? Потому что потом его станет мало. Пока не появится кто-то новый, опережающий реальность.

Как он, кстати, отреагировал на «Теллурию»? Он редко выезжает, а у вас на премьере был.

Спокойно, без восторга. Не думаю, что ему понравился этот спектакль.

Метафизический Сорокин вырвался со сцены в физическую реальность. Я о попытке сорвать премьеру «Нормы» активистами. Вы знаете, кто заказчик акций протеста на ваших спектаклях?

Не знаю, но отношусь к этому как к проявлению неадекватности, заказ ли это или люди, которые пытаются получить свой хайп. Есть специальные наемники, например, во время войн. Когда наступает мирная жизнь и им нечего делать, они пытаются проявить себя, показать, что они нужны. Заказные пикеты, заказные травли устраивают люди, остающиеся без дела. Они пытаются показать власти, что могут еще пригодиться. Но получается у них это так бездарно, нелепо и смехотворно, что они, чего уж тут говорить, только увеличивают продажи билетов. Мне самому досадно, что происходит какая-то вульгарная пошлая ерунда. Это никого не пугает, не трогает, и говорить об этом, в общем-то, скучно. Голосят и голосят. На здоровье.

Я не уверен, что раньше вы реагировали так открыто, как сейчас. Вы к ним вышли в антракте, а пару дней назад написали целый стейтмент в соцсетях. 

Я защищал «Норму» не как режиссер, а как художественный руководитель театра, человек, который опекает дом, где этот спектакль состоялся, куда пришли гости, зрители. Я это сделал, чтобы у зала не возникало паники, испуга, когда несколько активистов начали выступать. Кажется, к акции отнеслись с иронией, и всем передалась легкость моего отношения, мое спокойствие. Мне нужно было стабилизировать ситуацию, отвечать доброжелательно, спокойно. Пост в соцсетях — это ответ на травлю, которая стала, очевидно, результатом чьей-то зависти.

Вы дали понять, что отреагировали как худрук, когда после премьеры вспомнили Олега Табакова и поблагодарили его. Вы успели проанализировать, на что вы готовы как худрук и чего бы никогда при этом не позволили себе как режиссер?

Нет никаких отличий. Как и Олег Павлович, я считаю, что театр может и должен зарабатывать. Табаков вникал в производство, финансы, выбирал режиссеров, думал о планировании, получая от этого искреннее удовольствие. Понятно, что театр не может содержать собственное здание, потому что на заработанные со спектаклей деньги это невозможно. Но зарабатывать каким бы то ни было образом, доплачивать артистам или создавать спектакли театр может.

Как режиссер я не работаю по принципу: «Я большой художник, дайте мне столько денег, сколько я потребую». Мне называлась цифра бюджета, и я должен был в нее вписаться. При этом успешные мои спектакли в основном отбивают бюджеты, будь то «Слава» в БДТ, «Преступление и наказание» в «Приюте комедианта», Вуди Аллен на малой сцене МХАТа. Бывали, конечно, и кассовые провалы, например, «Три мушкетера». Поэтому как менеджер я продолжаю идеологию, которую давно выработал, наблюдая за Олегом Павловичем. Так, я недавно посмотрел прогон «Слова о полку Игореве» (еще одна премьера в Театре на Малой Бронной. — Прим. BURO.) и вижу, что, хоть и медленно, сыровато, требуя утряски, усушки, но получается чудесный спектакль. И я счастлив. Я горжусь, что это поставлено в моем театре, что я дал возможность идее, команде и режиссеру состояться. А артисты Театра на Малой Бронной вдруг заиграли совершенно новыми красками лично для меня.

Вы сказали, что активисты и ваши противники только увеличивают продажи. А рецензии, критика?

У меня ощущение, что медиа сегодня совершенно не работают на сборы. Работает сарафанное радио, личная рекомендация. Когда вы идете куда-то получать впечатления — по крайней мере в России, — вы ориентируетесь не на мнение какого-то великого критика, не на рецензию в газете. Она может подогреть интерес, только если она агрессивная. Вы ориентируетесь на мнение знакомых людей, на то, что читаете в фейсбуке и инстаграме. У вас вылезают посты, фотографии, чьи-то впечатления, и в этом постоянном информационном шуме вы находитесь. На самом деле это единственное, что работает. А все остальное это уже дополнительный пиар, «вот у меня вышла рецензия в какой-то газете престижной». Ну и вышла. Все будут решать люди, которые вышли со спектакля и начали строчить в фейсбук.

То есть условного Вилисова можно не ругать?

Вилисов или не Вилисов, он ни на что не повлияет, даже если у него масса подписчиков. Понимаете, в чем дело: даже небольшое количество зрительских отзывов заставляет пойти, какими бы они ни были. Так работает маркетинг. Вы все время слышите повторяющееся слово: «„Норма“ гениальная», «„Норма“ фигня», «„Норма“ ужасна». Что за «Норма»? Надо сходить на вашу «Норму». Китайский турист должен сфотографироваться у Джоконды. Ему она не интересна, он видел ее в цифровом изображении миллион раз. Но он успешен, он крут, он приехал в Париж, сходил в Лувр. Он был у Джоконды. Все.

Интересно, что на «Норму» за два дня пришла вся светская Москва и заполнила зал, а через пару дней на «Лебединую песню» Кастеллуччи там же во Дворце на Яузе людей с бельэтажа пересаживали в партер, потому что зал был полупустой. Многих это крайне удивило.

Еще бы. Думаю, если бы нас попросили помочь с промо «Сезонов Станиславского», то был бы забитый зал. Надо было внушить людям, что всякий, кто причисляет себя к культурному сообществу, должен туда пойти. А там почти никого не было, все случайно узнали. И это катастрофа. На выдающемся европейском мастере сидит треть зала в Москве. Мне жаль, что так происходит.

Вы создали Фонд поддержки и развития современного театра, Светлана Доля стала его руководительницей. На программке «Нормы» значились три фамилии: Блаватник, Абрамович и Аксенов. Как вы убеждаете бизнесменов вкладываться в то, что им может показаться слишком авангардным и малопонятным?

В бизнесе есть очень умные, тонкие и сложные люди, которые дают деньги не для того, чтобы им сделали приятно, а потому что они сами выступают своего рода художниками. Собственно, те люди, с которыми я общаюсь и к которым я обращаюсь за помощью, являются для меня идеологами. Идеологи не ищут чистого удовольствия. Для них вложение денег — все равно что творческий акт. Они вкладываются в развитие театра, в конкретные проекты, техническое переоборудование или конкретные программы фонда. Фонд создан и для того, чтобы помогать и Театру на Малой Бронной, и развитию современного театра в принципе. Я пытаюсь заражать людей бизнеса какими-то идеями, проектами, и они действуют творчески и осознанно.

Вы можете то же самое сказать о людях из правительства Москвы или Администрации Президента?

Я знаю очень много людей во власти, к которым я отношусь с большим уважением, и я вижу, как они стараются делать дело — настоящее, большое и важное. И относятся не формально к своим обязанностям, а искренне пытаются менять мир вокруг себя. И многое у них получается. Эти люди очень сильные, потому что они вынуждены идти сквозь массу негатива, который на них льется. При этом есть даже те, кто не озлобляется. Мне приходится делать сейчас то же самое.

Больше ли сторонников и фанатов появилось у вас после того, как вы стали доверенным лицом Собянина?

Никакой прямой связи нет. Я могу сказать, что за время всех этих последних фейсбучных наездов на меня радикально увеличилось количество людей, которые подходят ко мне на улице, жмут руку и говорят: «Вы крутой, спасибо за то, что вы делаете, и держитесь». И не было ни одного, кто подошел бы и сказал: «Как тебе не стыдно!». Две разных реальности: фейсбук со всеми комментаторами, которые приходят и изрыгают из себя проклятия, и улица. Я могу вам сказать, что это дикое удовольствие и огромная энергия, когда к тебе подходят люди самых разных возрастов.

Надо бы с вами пройтись.

Атакуют всегда тех, кто делает дело. Это вызывает самое больше раздражение и ненависть — когда ты делаешь дело. Люди занимают позицию Васисуалия Лоханкина и мировой революции. Большая часть либерального фейсбучного сообщества — Васисуалии Лоханкины, которые ночью лезут в холодильник за курочкой, а днем рассказывают о том, как они борются с режимом, не участвуя. Тех, кто атакует, я обычно приглашаю на спектакль. И самое забавное: после волны проклятий они жмут мне руку, обнимаются и спрашивают: «Костя, как дела? Переживаем за тебя».

Недавно вы участвовали в дебатах с Сергеем Пархоменко о протестах в Москве и «московском деле». У меня два вопроса. Считаете ли вы Павла Устинова невиновным? И, если бы вы заметили, что большинство актеров из труппы Театра на Малой Бронной участвуют в митинге, выходят на одиночные пикеты, открыто высказывают свое отношение к судебным делам, что бы вы им сказали?

Я не суд, чтобы решать, кто виновен, а кто не виновен. Несправедливости случаются, и прекрасно, когда общественность может объединиться и защитить кого-то, кто несправедливо обижен. Я никогда не стану руководить поступками моих подчиненных вне театральной жизни. Это не мое дело, и это их ответственность. Главное, чтобы это не мешало жизнедеятельности театра.

Что вам не нравится в современной Москве?

Ну, много пробок. Что еще? Не знаю. Мы живем в крупном мегаполисе, где неизбежны экологические проблемы. Здесь их меньше, чем во многих других городах. А так не могу сказать, что мне что-то не нравится. Я об этом даже не думаю.

Такой вопрос напоследок: чему вас научили два человека в вашей жизни — ваш отец и Ксения Собчак?

Они меня не научили, они продолжают меня учить. Отец — непроизносимым вещам. Это родственная энергия, кровь во мне, гены. Он человек огромного ума, энциклопедических знаний, и я надеюсь, мне это передалось. Как и его фантастическая доброта и терпение.