Почему тридцатилетние мужчины носят яркие ботинки

Эти ребята обожают разноцветную обувь всех мастей: топсайдеры, мокасины, лоферы, броги и прочие дезерты. Изумрудная замша или синяя матовая кожа при лимонно-желтой подошве — это сразу да. Сразу. Выше, как слои домашнего торта, наползают друг на друга остальные цвета: яркие носки предваряют брюки в благородных тонах драгоценных камней. Потом — рубшака, даже если и белая. Иногда она таит под собой майку с логотипом любимой рок-группы — под эту музыку чувак в топсайдерах слэмился как молодой бог, когда был, собственно, молодым. И пиджак, конечно. И бабочка (желательно). И шляпа (опционально).

Они много покупают у итальянцев — иногда осознанно, иногда с подачи спутницы, а иногда потому, что так одевается подавляющее большинство знакомых их круга. Кто-то из них выглядит почти как коренной неаполитанец, только чуть китайской сборки — там морщит, здесь обтягивает, а на выходе — мем из серии «что я хотел и что получилось в итоге». Другие старательно изображают стопроцентное вещевое безразличие, хотя на деле это двухсотпроцентное вранье. Конечно, им не наплевать. Естественно, за сумкой, которую они вальяжно бросили в прихожей, им пришлось охотиться не один месяц (велика вероятность того, что саквояж и вовсе сделан на заказ). Но обэтом — молчок. Хоть бы и под страхом смерти.

Эти ребята ровно на десять лет старше меня. Ну, плюс-минус два-три года в счет статистической погрешности. Им в районе тридцати, они почти женаты — во всяком случае, были - и в той или иной степени несчастны. Несчастны в духе барышень, которые требовали нюхательные соли к плановому обмороку. Я не строю из себя психолога или физиономиста, просто делюсь наблюдениями. Если серьезно, то ботинки с саквояжами — это ерунда. Я уверена, что есть сотни, тысячи подобных мужчин в серых майках и застиранных джинсах, чья яркомокасинистая сущность еще дремлет (и будет дремать вечно). Мелочи и глупости.

Я тут поняла, что очень, очень много знаю о моем поколении. Про двадцатилетних пишут книги, запускают СМИ и теле-шоу, на нас ориентируются целые индустрии, а статьи про молоденьких миллионеров сыпятся на меня каждый день и заставляют чувствовать недостаток гениальности в моем ДНК. Я засыпаю с мыслью о том, кем был Лермонтов в моём возрасте, но в кошмарах ко мне являются Марк Цукерберг и, кстати, Кира Пластинина — моя ровесница, лицо огромного холдинга. Я читаю про наши пороки, поверхностное восприятие и амбициозность. И я достаточно знаю о поколении моих родителей — просто потому, что эмпирическим путем несложно за двадцать лет знакомства сделать выводы. Но мне почему-то не предлагается почитать ничего про тех, кто тусуется посередине. Им было десять лет, когда я родилась. Они закончили школу, когда я пошла в первый класс. Слишком молодые, чтобы быть моими родителями, они были слишком взрослыми, чтобы гулять с тринадцатилетней мной во время летних каникул у бабушки. И все-таки волшебным образом вышло, что именно эти люди из загадочной возрастной категории, которую никак не получается догнать и изучить, постоянно вклиниваются в мою жизнь.

А всё потому, что именно за них хочется, например, замуж. Если представлять себе, что завтра рванет и нужно выбрать рандомного мужа перед Апокалипсисом, в голову приходит не сорокалетний отец семейства и не ровесник, который прячется от военкомата и строчит ВКонтакте посты про войну на Украине. Что-то среднее — уже опытный, еще не старый, уже перебесился, еще не скучный, уже намного умнее меня, еще не буду чувствовать себя с ним дурой. И если дружить с кем-то постарше, то логичнее с ними, чем с друзьями папы. Они, как правило, умеют веселиться и у них есть на это деньги. А еще они жутко начитанные, и от этого берет спортивная злость, которой так обидно не хватает в разговорах с однокурсниками.

Вот здесь бы я остановилась и закончила. Потому что с этим средним поколением неплохо было бы закончить в принципе. Не со всеми, конечно. Только с теми, в кого так легко влюбляются двадцатилетние девушки — не одна и не две мои подруги вписались в подобную глупость. Одна влюбилась, была перевезена со съемной квартиры к своему взрослому мужчине, а потом он ее выгнал из-за ее неправильного подхода к готовке обедов. Другой Аполлон бальзаковского возраста уже год мотает второй подруге нервы в духе лучших подростковых истерик и подчеркнуто «ничего не обещает», пытаясь попутно жениться на еще одной двадцатилетней и возвращаясь обратно. Третью вообще угораздило очароваться женатым мужчиной, которого, впрочем, его гражданский статус особо не обременял. Я просто не буду перечислять четвертых, пятых и десятых. Главное — все эти взрослые мужчины (в разноцветных, конечно же, ботинках) имели общий знаменатель.

У каждого из них есть теория. Такая глобальная теория о мироустройстве и фатализме. Ее основная цель — объяснить, почему каждый конкретный тридцатилетний ни в чем не виноват. Никогда. Он — всего лишь игрушка в руках судьбы, но всегда вел себя как джентльмен. Он предпринял все возможное, и даже если поступал с кем-то подло, то так страдал в последствии, что не мог не отпустить себе все свои грехи. Можно сколько угодно говорить: «Эй, послушай, но ведь этот твой поступок — совсем не кошерный, так нельзя». Тебе на трех языках докажут: только так и можно. И, вероятно, всплакнут из-за тяжелой, но неотвратимой воли рока. А еще все эти ребята имеют настоящее призвание. Не важно, чем они занимаются — рекламой, строительством или юриспруденцией. В ящике их стола лежит почти дописанный роман, а в кладовке ждет финальных штрихов пейзаж (холст, масло). В конце концов, они могут просто читать людей как раскрытую книгу, играть в гараже не электрогитаре или ощущать в себе силы для нового слова в философии. И я не знаю, почему, но они реально одеваются в диковатые расцветки и, блин, яркие ботинки. Они как Питеры Пэны version 2.0 — им почему-то нравится проводить время в молодых компаниях и встречать рассветы, вываливаясь из очередного бара. Им почему-то ДО СИХ ПОР это по душе. Их ровесники успели состричь волосы, переодеться в жемчужно-серый хлопок, завести семью, детей, еще детей и полюбить чуть более спокойный отдых. А они — нет.

Иногда мне кажется, что они обитают на своей собственной итальянской планете, где играют песни из пионерских лагерей, девушки — сплошь молодые, загорелые и с веснушками, а сами эти мужчины в разноцветных «современных и модных» костюмах лежат и рассуждают о вечном, в котором они знают толк. Там нет ни обязательств, ни детей с температурой, нет жен, которые не вовремя звонят, и нет скучных коллег, почему-то отвергающих отвязные бары, где соль после стопки текилы слизывают с пупка обмазанной блестками танцовщицы. На этой планете у них всё «душевненько», всё подёрнуто такой перламутровой слезой умиления, и происходят только приятные, похожие друг на друга вечера. А еще там, наверное, речка и костёр. И всё обклеено фотографиями бывших одноклассников.

Каждый Питер Пэн из мною описанных как будто бы отгулял слишком отвязную молодость. Кому-то было не так весело, кто-то успел соскочить, пока прыгать еще было не больно. Но эти ребята не соскочили и застряли где-то между детьми и их родителями, потому что вовремя не определились, за какую команду хотят играть. Они так долго кайфовали от своей свободы, так ей дорожили, что стали в итоге кем-то вроде сорокалетних девственниц: от их сокровища им и самим уже поскорее бы избавиться, но теперь это еще сложнее, чем раньше. Им хочется всегда быть юными, когда утром нет похмелья, а женщине можно сказать: «Ну и уходи!», потому что вечером ты встретишь кого-то опять и обязательно влюбишься. Поэтому им нравятся девочки на десять лет младше — десть! Это не мало. Мы не прожили и трети того, что прожили они. Мы не такие мудрые и гораздо более истеричные. Мы, по сути, из совсем разных видов. Плохо сочетаемся. И в отличие от моего поколения, мужчины за тридцать это прекрасно понимают каждую секунду этих паразитических попыток поймать юность и водворить ее на прежнее место.

А текст этот я написала потому, что они меня как факт раздражают. Еще их дурацкие костюмы и недоспевшие твердые нектарины. И всё.

Анастасия