«Живое — антитеза идеальному»: Ольга Хейфиц — о женской красоте, Сьюзен Зонтаг и фильме «Субстанция»

Красота, как сила, амбивалентна и оборачивается против носителя. Она, вот в чем фокус, как и любой идеал, подчиняет себе человека, а тот попадает в ловушку, потому что это такое мощное оружие, что человек, награжденный красотой в полной мере, с детства учится опираться на нее. Она никого не оставляет равнодушным, люди культивируют ее веками, красивый человек всегда привилегирован по праву рождения.

Вместе с тем красота скоротечна. В середине жизни эта опора начинает постепенно утрачивать силу, что определенно рождает тревогу, чувство утраты. Особенно это сложно дается женщинам, которых ценят (и оценивают) за молодость и свежесть.

Представляет ли красота женщины проблему для ее реализации на интеллектуальном поле? А точнее, так: определяет ли красота будущее, которое женщина выбирает для себя с детства или пубертата? Если женщина красива, существует ли соблазн выстраивать жизнь вокруг этой несомненной привилегии, используя ее как главный инструмент реализации? У красивой женщины больше искушений. Ей сложнее стареть. Она с самого начала в ловушке собственной внешности.

Сьюзен Зонтаг в эссе «О женщинах» рассуждает: «Несомненно, красота обладает властью. И вполне заслуженно. Тем не менее это такая власть, которая существовала лишь в контексте отношений с мужчинами. Идея красоты, которую мы унаследовали, была выдумана мужчинами (в подкрепление их претензии на более значимые, менее поверхностные ценности) и все еще в первую очередь насаждается мужчинами. Это система, из которой мужчины себя ловко исключили».

Женская красота помогает или создает иллюзию превосходства, когда женщина меньше инвестирует в интеллект, волю и другие свои возможности? Думаю, что природная физическая красота — это как капитал, переданный по наследству: можно распорядиться с умом, и тогда он приумножится, а можно пустить по ветру, идя на поводу у собственных слабостей.

Философ Артур Шопенгауэр полагает, что физиология женщины, ее привлекательность — это в некотором смысле эволюционное преимущество, морфологическая адаптация, выработанная в ходе естественного отбора. «При создании девушек природа била на то, что в драматургическом смысле называется трескучим эффектом. Она с избытком снабдила их на несколько лет красотою, привлекательностью и пышностью на счет всей остальной их жизни именно затем, чтобы они в течение этих годов могли в такой мере овладевать воображением мужчины, чтобы он, увлекшись, честно принял на себя, в той или другой форме, заботу об их дальнейшей жизни, к каковому шагу побудить его простое здравое размышление не представляет достаточно надежных гарантий».

Еще больше осложняет дело вопрос возраста. Очевидно, что никому — ни женщинам, ни мужчинам — не хочется стареть. Но женщины не просто огорчаются — они стыдятся старения и порой готовы на все ради сохранения иллюзии молодости и красоты. Сьюзен Зонтаг пишет о том, что молодость в человеческой культуре — это маркетинговая величина, метафора аппетита к жизни, которая стимулирует потребительский спрос. Это побуждает людей больше покупать, больше потреблять и быстрее выбрасывать. «Приравнивание благополучия к молодости вынуждает людей постоянно и мучительно держать в голове свой точный возраст и возраст других людей. В примитивных и досовременных обществах годам придают гораздо меньше значения», — пишет Зонтаг.

И действительно, сегодня, когда наша жизнь становится все длиннее, большую ее часть мы фрустрированы из-за утраты молодости и привлекательности. Эту идею прекрасно иллюстрирует фильм «Субстанция». Согласно психоанализу, в человеческой психике существует структура, которая особенно развита у нарциссов. Идеал-Я, или ложное «я». Бессознательный идеализированный образ самого себя, некий микс из того образа, который хотели бы видеть в ребенке родители, и его собственных представлений о том, каким он мог бы быть в идеальном варианте — красивым, умным, неуязвимым, великим. У каждого свой набор.

Больше всего ребенок жаждет одобрения и любви, так что он постоянно сканирует настроение близких и старается стать или хотя бы казаться таким, каким его полюбят. Так понемногу образуется расщепление между истинным «я», которое приходится прятать, и ложным «я», который выгодно и безопасно предъявлять миру и, главное, себе. Этому идеалу необходимо следовать как стандарту, и только он считается достойным одобрения и любви. Этому идеалу мы будем служить всю жизнь, потому что единственная валюта нашего бессознательного — любовь.

И вот когда нарциссичный человек отходит от своего идеала-Я, включаются механизмы самонаказания, аутоагрессии, обесценивания. Ведь идеальность не придает нам сил, а наоборот, делает уязвимыми. Чем ближе ты к идеалу, тем меньше у тебя прав на ошибку, а значит, на нормальную жизнь. Живое — антитеза идеальному. Все, что изменяется, растет, стареет.

Элизабет Спаркл из уже упомянутой «Субстанции» полностью во власти идеала-Я. Она не сравнивает себя с другими женщинами. Она истерзана своими же фотографиями в молодости. Трагедия расщепления между «я» и идеалом-Я в том, что с того момента, как идеал-Я получил тело, обычной Элизабет больше незачем жить. Образ расщепления воплощается физически и становится настоящим наваждением. От мнения других отмахнуться можно, а от ненависти к себе не убежишь.

Во всем этом много боли. Много сложного. Кто виноват и что делать? Виноваты ли одни в том, что страдают другие? Не уверена. Мы травим других из внутренней боли. Кажется, сегодня в большинстве случаев не стоит вопрос о гендерном равенстве или объективности. Стоит вопрос о гендерной конкуренции. И, как сказал Альфред Адлер, эта конкуренция разрушает любое доверие, от чего страдает все человечество.