«Любя, не вожделеют»: Ольга Хейфиц — о запретном плоде Льва Николаевича Толстого

Сексуальность

О сексуальности Толстого ходят легенды — во многом из-за слегка эротоманского дневника, который он начал вести в юности (кстати, в больнице, проходя лечение от прозаической гонореи).

Действительно, половая конституция Льва Николаевича достаточно высока. Однако не думаю, что бы он был настоящим эротоманом. Здоровый, молодой, богатый, неженатый граф. К его услугам были горничные, проститутки, актрисы, мещанки — только выбирай. А он корил себя за естественные влечения.

Толстой и Достоевский

Интересно в этом плане сравнить его с Достоевским. Федор Михайлович демонстрирует художественное любопытство к довольно девиантным формам сексуальности. Он пишет о растлении девочки Ставрогиным, о том, как Федор Карамазов изнасиловал умственно отсталую инвалидку Лизавету Смердящую. Толстому этого не понять. Чувственность в текстах Толстого может быть жесткой, напористой, но никогда — извращенной. Величайшее из эротических преступлений для Толстого — супружеская измена. Так что сексуальность Толстого — обычная, патриархально-семейственная.

Отчего же тогда Толстой себя винил?

Лев Николаевич был человеком, помешанным на моральных требованиях к себе. Его духовные представления были близки к монашескому аскетизму, но физиология была физиологией молодого здорового мужчины. И мучило его именно это расхождение, ему было трудно смириться с тем, что он заложник — даже своего собственного тела. Толстой был человеком, который не терпел никаких ограничений. Возможно, поэтому Толстой не любил женщин, рядом с которыми особенно остро ощущал свой внутренний конфликт. Опасался их, переживая ощущение смерти рядом с эротическим чувством.

Для Толстого, как для истинного античного мужа, полноценное общение, уважение, союзничество возможно только между мужчинами. Женщины в его круг доверия не входят.

Думаю, сепарационная тревога от ранней потери матери оказалась для Толстого слишком велика: он вытеснял любые чувства к женщинам, предпочитая использовать их функционально. «Не она» — пишет Толстой про свою молодую жену после скоропалительной свадьбы. Та, которую он бесконечно идеализировал в своих фантазиях, теперь, когда она стала его женой, реальной женщиной, обесценивается его сильной нарциссической частью.

Секс или любовь?

Вопрос соотношения любви и сексуальности остается одним из центральных, вызывающих горячие дискуссии в философии, религии и искусстве. Платон полагал, что только возвышенная любовь, основанная не на чувственности, а на идеях красоты и нравственного совершенства, является подлинной. Толстой был с этим, очевидно, согласен. С точки зрения Плутарха, только чувственная любовь, ведущая к рождению детей, может считаться наиболее ценной и достойной. Примерно в то время, когда Толстой мучается конфликтом между духовным и телесным, то есть в конце ХIХ века, Фрейд формулирует свои первые представления о психоанализе и выдвигает идею о том, что в основе многих болезней, истерии и неврозов лежит сексуальный аспект.

Фрейд пишет: «…Люди заболевают не потому, что пытаются исполнять несложные для цивилизованного мозга обязанности, а потому, что пренебрегают в это время сексуальной жизнью». Или вот: «…Наша цивилизация должна научиться жить в ладу с требованиями сексуальности человека». Толстой бы его осудил.

В отличие от Юнга или Отто Гросса, которые считали, что половая верность одному партнеру ведет к неврозу и истощению любви, Толстой к концу жизни приходит к выводу, что мужчина должен жениться на той женщине, «с которой впервые пал». Потому что, по сути, половой акт для него одинаков с каждой из женщин, и чем меньше мужчина «перебирает» женщин, тем меньше искушение.

А вот еще интереснее. В работе «О самом обычном уничижении любовной жизни» Фрейд пишет, что некоторые люди расщепляют любовную жизнь на два направления — любовь сексуальную и любовь духовную. Любя, не вожделеют, а вожделея, не могут любить. Для таких людей секс бессознательно связан с грехом, поэтому любить они могут лишь тех, кто с сексуальностью в их голове не связан.

Это ровно наш Лев Николаевич, который рано потерял мать и мог любить только недостижимый идеал. Как только девушка становилась человеком из плоти и крови, она теряла сакральный статус. И только однажды с женщиной, с которой он искал простого удовлетворения (крестьянкой Аксиньей), молодой Лев Николаевич, кажется, почувствовал нечто особенное. И так перепугался от того, что, оказывается, можно и желать, и любить одновременно, что тут же решил: она дьявол. И написал об этом повесть «Дьявол». Очень откровенную и правдивую — настолько, что прятал ее от жены еще 20 лет.