Выход из тени: 5 российских сценографов рассказывают о своей профессии

Что сейчас происходит со сценографией? Бум и расцвет, коллеги делают потрясающие вещи. Очевидно усиление внимания экспертного сообщества к визуальной части театра: на «Золотой маске» два года назад выделили отдельную номинацию для художника по костюмам. Сценография стала существенной частью спектакля, а художник в театральной иерархии по значимости приблизился к режиссеру. Расшатывание театрального единовластия — это и выраженная тенденция развития театрального процесса, и вообще маркер современности. Театр сегодня пока еще не республика, но уже не абсолютная монархия, как вчера.

Полтора года назад я вошла в состав нережиссерского объединения Театр Взаимных Действий — в нем три художника и продюсер. Это один из самых значимых опытов для меня в последнее время. Горизонтальность и процессуальность пока еще не тренды, скорее радикальные эксперименты, но я не знаю ничего более важного сегодня, что искусство могло бы предложить обществу.

Художник — ребенок, который так и не вырос, но не остановился в развитии (хочется верить). Наблюдая, как моя 4-летняя дочка выстраивает сумасшедшие композиции из игрушек, еды, одежды и при этом верит в реальность и серьезность своего мира, самостоятельно создавая и разрушая его законы, я понимаю, что занимаюсь тем же самым, только мне за это платят гонорары.

Сегодня роль сценографа, с одной стороны, ничтожна. Чем он занимается и что это вообще такое, знает тот маленький процент людей, которые не только ходят в театр, но и разбираются в его структуре. Многие журналисты после премьеры берут интервью и спрашивают: «А вы сами костюмы шьете? Или что вы вообще делаете?» С другой стороны, именно в нашем сумасшедшем мире сценограф, создающий в театральных коробочках параллельные реальности, может быть не на шутку убедительным и даже полезным. Он каждый раз создает уникальный мир и законы существования, тем самым пребывая в диалоге с реальностью.

У художника и режиссера есть свой материал и его сопротивление. Для режиссера это работа с актерами, условия театра и ответственность за спектакль, работу команды, итоговый результат. Если режиссер плохо сработает, то разрушится все — гениальная сценография, музыка, актерские работы. Художник, конечно, больше сконцентрирован на своей зоне ответственности. Он может в определенный момент вести себя свободно, предлагая безумные и сложные в воплощении идеи, испытывая предел допустимого.

Я считаю, что последнее слово и решение всегда за режиссером, но не работаю с теми, чей художественный метод и мировоззрение мне не близки. Если в начале находится точка соприкосновения, идем дальше, если нет — расстаемся. Я всегда начинаю работу с конструирования языка, истории. Что? Как? И зачем? Если это уже придумано режиссером, мне в такой работе участвовать кисло. С хорошими режиссерами такого почти не случается, ведь специфика театра — именно в совместной работе. Если не хочется соавторства, можно с монологами выступать или пейзажи в лесу писать.

Задачи сценографа — систематизировать слово, укротить смыслы и соткать из них единую систему координат. В нее он погружает зрителя, давая лишь интуитивно понять законы, по которым все существует. Его инструменты — это весь визуальный арсенал: пространство, текстура, форма, цвет и свет. Изначально свобода художника безгранична, ограничение приходит от материала, с которым он работает. Не режиссер накладывает рамки, а именно материал и разработанная на основе его концепция становится главным критиком выбранных художественных решений.

Осознанным выбором может быть использование богатства визуального языка либо полная его минимизация. Художник становится капитаном, направляющим корабль в путешествие, и важно продумать, по каким психоэмоциональным водам оно совершается, какие пейзажи проплывают мимо и куда в итоге этот корабль доставляет.

Сейчас в пространстве идей и концепций художественным решением может быть театр без актеров, где повествование протекает без присутствия человека на сцене, а роли забирают на себя объекты и свет. Они становятся персонажами и героями, рассказывают истории. Так же как существует театр без актера, есть театр без предметного мира, света и даже пространства. Современный театр сам пытается определить свои границы и формы, постоянно исследует разные возможности и языки взаимодействия, а художник их развивает.

Когда я училась в ГИТИСе, существовала единственная общепринятая версия «обязанностей театрального художника»: ты должен был обслужить, как официант (или как повар, или как любимая жена), любую режиссерскую идею любого режиссера. Законной была даже форма рабочей «проституции»: ты художник, потому должен (must) возбудиться от любого материала. Меня такое положение вещей никогда не устраивало. Пожалуй, это индивидуальная черта, которая сильно влияет на мою деятельность. На каждом шагу существовали, да и сейчас существуют, образцовые «пары» режиссер — художник, которые были примером для подражания у нас, молодых и зеленых. Со временем я усмотрела в таких отношениях повышенный градус ревности и собственничества, что мне не близко.

Довольно случайно попав на курс к Дмитрию Крымову, я быстро обнаружила, что нахожусь на своем месте и именно здесь и сейчас пришло время учиться театру: мастер завел совсем другие порядки, воспитывал чувство личной ответственности за свои решения, взращивал самостоятельность. На моей благодатной почве эти идеи буйно заколосились. Я очень серьезно отношусь к своей свободе и к свободе своего соавтора. Я — за осознанные партнерские отношения и работаю с людьми, с которыми на одной волне. Работая с кем-то в соавторстве, отвечаю за все решения, и для меня важно участвовать на всех этапах создания произведения. Как правило, на время работы мы становимся одним целым и делимся всеми помыслами и ощущениями относительно работы.

Сценограф — человек, чьими глазами зритель видит спектакль. Он на время создает реальность, в которой живут персонажи. Эта реальность — абстракция, игровая структура конструкций, реалистичный или фантасмагоричный павильон — будет зависеть от решения и режиссера, и художника, но реализовать ее сможет только сценограф. Для меня не существует авторитарных отношений, потому что я могу работать, только если мне это нравится или если в этом есть смысл. Давить на меня невозможно — будет плохой результат. Но я искренне считаю, что режиссер — глава всего проекта, и моя задача — максимально проникнуться его замыслами, внести свое понимание, разработать новый язык.

Мне неинтересны спектакли, где я вынуждена разделять работу режиссера, существование актеров, сценографические изыски и прочее. Я считаю, что все должно быть подчинено общему замыслу и его реализации. Мне не нравится, когда интересное пространственное решение или сценографические ходы довлеют или существуют отдельно от режиссерской работы, от тела спектакля. Для меня это плохая сценография — она является не спектаклем, а инсталляцией, ради которой я с большим удовольствием схожу в музей современного искусства.

Сейчас интересное время, когда все меняется очень быстро и новые решения стремительно устаревают. Зрительское восприятие изменилось под влиянием нового кинематографа, дополненной реальности, социальных сетей. Сейчас новые интересы и способы общения. Если честно, сценография плохо успевает за этим всем. Особенно сложно на большой сцене, где спектакль разбирают и собирают день в день, где производство кустарное, а не заводское. Где очевидно грубая материальность декорации не позволяет сделать то, что бы могло мгновенно измениться, поменять форму или объем. Движение будет заметно и станет акцией, говорящей: вы в театре, сейчас все изменится, поскрипит, погудит, и можно продолжать. А мы уже отвыкли от этого в обычной жизни, у нас клиповое сознание, для которого нужны другие решения. Павильон, пустота или использование архитектуры площадки, экраны, проекции, камеры в режиме online, снятый или сделанный художественный контент — это уже не ново. Даже модный иммерсивный театр — это хорошо забытое старое, которое не может быть единственной альтернативой традиционному театру, как и документальный театр. Поэтому перед сценографами сейчас — чистое новое поле впереди.