Спринт по ночным кошмарам: "Бег" в Театре имени Вахтангова

Сны бывают разные. Есть спокойный сон, безмятежный, сладкий, беспробудный, есть горячечный, страшный, даже предсмертный. Смесь последних трех «снится» булгаковским героям и зрителям, заполонившим Театр имени Вахтангова. О Гражданской войне безмятежно «не поспишь» — факт очевидный. Крым, который вот-вот станет «не наш» (или «наш» — в зависимости от «окраса» исторических предпочтений), набитые иммигрантами Константинополь и Париж — болезненная греза скукоживает до размеров грязноватого пятачка не больше железнодорожной станции, на которой впотьмах толкутся характеры и судьбы людей.

Вместо занавеса — массивная металлическая заслонка вроде ангарной стены, вместо белых и красных знамен — черные. Вместо в общем-то членораздельного булгаковского сюжета, хоть и разбитого на «сны», — вспышки неспокойных ночных кошмаров и температурной горячки. Серафима, которую Сталин презрительно называл «честной», сидит на стуле посреди пустой сцены. Ее трясет, она старается не упасть. Она и здесь, и нигде — в исторической точке «ноль». Вокруг проносятся другие герои, оставляя после себя не вполне понятные обрывки фраз, криков и жестов. Звучит современная мелодия — динамичная и напряженная. Она методично стихает и снова накатывает на зал, то и дело оглушая звуком взрывающихся снарядов. Хаос полный, почти босхианский, почти как тогда, в 1920-м. Это сон первый, показательный.

За ним следуют еще семь снов, продолжающих и завершающих русское светопреставление. Они более милостивы к сюжетным перипетиям, чем первый ворох видений, творящийся в сознании подхватившей тиф Серафимы. Вот условная железнодорожная станция с угрюмым генералом Хлудовым, вот условный дворец с обреченным на поражение главкомом, вот условный кабинет контрразведки. Реплики складываются в диалоги, с героями творится разное: их предают, сажают, допрашивают, спасают, увозят.

Но полочки, по которым разложены булгаковские слова и действия, все равно ненадежные, кривенькие, иллюзорные. Абсурд ночного кошмара стоит на своем. Чадит и дымит печка с угаром. Герои появляются «как черт из табакерки» — то в пурпурных занавесях ложи, то в сполохах красного света на галерке. Историческая трагедия то и дело прерывается кокетливой, а потому еще более жуткой музыкальной интерлюдией под песню Mr. Sandman c девичьим пританцовыванием и блестками.

Сталин, запрещавший булгаковский «Бег», говорил, что все бы ничего, но надо добавить еще пару «снов», которые бы доходчиво объяснили историческую правоту большевиков, изобразили «внутренние социальные пружины Гражданской войны в СССР». Не учел вождь народов, что исторической, а тем более художественной правде до этих пружин и прочих казенных болтов и гаек дела нет. Гений Булгакова, помноженный на режиссерский талант Юрия Бутусова, не в том, чтобы в очередной раз провести историческую реконструкцию бело-красной трагедии, а в том, чтобы повернуть ее к нам, зрителям, человеческим лицом. С кровоподтеками, капельками пота и большими глазами. Напоминания требуют не батальные и иммигрантские коллизии, а возможность влюбиться в первую встречную, хрупкость счастья и веры, смысл заранее обреченной борьбы и самой человеческой жизни, проносящиеся перед взглядом людей, бегущих незнамо куда. Из одного сновидения в другое.

Следующий показ спектакля «Бег» состоится 21 апреля.