Любовь длиной от Рождества до Нового года: BURO. публикует отрывок из новой книги Андре Асимана «Восемь белых ночей»
Новинка издательства Popcorn Books — долгожданный роман американского писателя Андре Асимана, автора бестселлера «Назови меня своим именем». На один из вечных вопросов — существует ли любовь с первого взгляда — Асиман здесь отвечает весьма неожиданно.
Меня грела надежда, что когда-нибудь, когда это уже не будет иметь никакого значения, она спросит: «Почему ты ушел в тот вечер?» Потому что разозлился. Потому что возненавидел себя. Потому что не знал, что делать. Не хотел просто сидеть и бороться с ним, с тобой. Я тебя утрачивал; сидеть в баре и смотреть, как происходит эта утрата, было нестерпимо горько, потому что ты, похоже, старалась ускорить процесс. Я казался себе нелепым, слабым, беспомощным. Ненавидел тебя, ненавидел тебя за то, что из-за тебя ненавидел себя. У меня снесло крышу. Снесло крышу, потому что ты ни разу не дала мне передышки за все эти ночи, в которые я только и делал, что смотрел, как мимо нас вихрем проносятся упущенные возможности. Я злился на тебя за то, что ты пресекала порывы, в которых не было ничего дурного, потом — за то, что в этих пресечениях ты винила меня. Злился на себя за то, что усматривал в этом твою вину. А вина была моя, только моя.
В тот вечер я видел одно: с какой легкостью ты перевернула страницу, с какой беспечностью двинулась дальше — вот, одной рукой, одной рукой, — при том что судьба в лице чертика из табакерки размахивала метлой у меня над затылком. Да, из этого могло что-то выйти, но, видишь ли, мы все меняемся. Ты заставила меня искать утешения в жалости к самому себе. Этого я простить не смогу.
Я собирался подождать тебя в парке. Подумывал даже отправить тебе сообщение, написать что-нибудь смешное или неприличное про мосье ВФШ — или настолько жестокое, что сжег бы тем самым все мосты между нами, если уже не сжег их в баре. Вот только ты достанешь телефон и под тем предлогом, что лень надевать очки, передашь его ВФШ, поинтересуешься, кто там тебе пишет, а потом выхватишь у него телефон и засунешь обратно в карман пальто. А, это Князь!
Я стоял в озере белого света, пытаясь прочувствовать очарование и очищение, как в первую ночь здесь. Не получилось. Я продекламировал про себя еще несколько строк Леопарди, пытаясь выжать из них пусть слабое, но утешение, зная, что, если нет покоя, пусть место его займет красота — даже в самую угрюмую декабрьскую ночь-нуар красота окажется кстати. Без толку. Потом я увидел такси. Остановил, уселся — меня приветствовал уютный запах старой обивки, невнятно-едкая нота карри и кумина. Я оказался в черно-белом нуаровом мире — и меня оттуда не выпускали.
Усевшись в такси, я, однако, тут же попросил водителя отвезти меня на угол Риверсайд и Сто Двенадцатой улицы.
Придется доехать аж до Сто Четвертой, сказал он, там развернуться — и обратно. Я не против? Нет, я не против. Мне хотелось одного — попасть туда, где в ночь снегопада я вышел из автобуса и заблудился. Все время вечеринки бушевала метель, снег еще падал, когда через много часов она шла по улице со мной рядом. Я возвращаюсь туда, где мне было тепло, какими бы бестолковыми ни были в ту ночь мои шаги. Только я и две дурацкие бутылки, шагаю вверх по ступеням рядом с памятником Сэмюэлу Тилдену.
Когда мы проезжали мимо ее дома, я поднял глаза на ее окно — может, она уже вернулась. Слишком близко — верхние этажи не разглядеть.
Вылез я точно в том месте, где встретил сенбернара. А может, я придумал эту собаку по ходу всех своих мыслей о средневековых городах в Рождество, которые темнеют, сереют, а потом пустеют так стремительно, что последний бакалейщик не успевает опустить ставни на витринах перед зимой пандстраха? Кто бродит в одиночестве глухой ночью по Сен-Реми — одни чокнутые, провидцы и те, кому жизненно необходимы тедругие.
Необходимы другие. Это ж додуматься надо!
Я пошел к востоку по Сто Двенадцатой, в сторону Бродвея, однако не торопясь — я знал, куда иду, но пока не хотел себе в этом признаваться. Кстати, так же я поступлю через два дня, если решу отправиться к Гансу на новогоднюю вечеринку: дойду до собора, поверну по Бродвею направо, отшагаю еще два квартала и наконец сверну направо на Сто Шестую. Я и сегодня собираюсь сделать то же самое? Или все это — хитроумная отговорка, только бы пройти мимо ее дома или, того лучше, столкнуться с ней, когда она пойдет к себе из бара?
Ты чего делаешь?
Так, гуляю по снегу. Или пар выпускаю.
Выпускаешь пар?
В смысле, учусь жить с самим собой, ведь тебя в моей жизни больше нет.
Больше нет?
Судя по всему...
Судя по всему, это ты ушел первым, не я. Да, но, судя по всему...
Судя по всему, тебе не мешает освежить голову. Если я встречу ее по дороге домой, скорее всего, они будут вместе. Даже если он не поднимется наверх, все равно ему разрешат ее проводить. Позволит ли она взять себя под руку, спрячет ли ладонь у него под мышкой?
Когда — я знал заранее, что этим дело и кончится, — я подошел к Сто Шестой, я замедлил шаги. Я не хотел, чтобы они меня увидели. Но и их не хотел видеть. Успели они заказать еще по бокалу, прежде чем уйти из бара? Потом я понял, почему прячусь — я ведь прятался, не так ли? — мне стыдно было вот так тайком бродить вокруг ее дома, шпионить за ними, за ней. Соглядатай. Со-гля-да-тай!
Если уж столкнуться с ней в столь поздний час, мне только и нужно, чтобы она была одна.
Что с тобой?
Чего-то не спится. Не хочу быть один. Вот что со мной.