Станут ли Gucci новыми Prada?

«Действительно современны не те, кто идеально совпадает со своим временем, и не те, кто приспосабливается к его вызовам... Современность, таким образом, есть такое отношение ко времени, когда ему следуют через разрыв с ним». Эту цитату из знаменитого современного итальянского левого философа Джорджо Агамбена (и вообще одного из самых знаменитых современных философов) Алессандро Микеле выбрал эпиграфом к своему первому женскому показу Gucci, который прошел вчера в Милане (а послесловием — цитату из Барта). Выбрал очень амбициозно.

Очевидно, что вся ситуация в нынешней моде сводится к вопросу современности — или, если немного вульгаризировать, к вопросу, как сделать так, чтобы понравиться девочкам, а не их мамам и тем более бабушкам. Но помимо маркетинга, брендинга и прочих малосимпатичных механизмов (Агамбен как раз много писал об обесценивании человека в современном мире, используя метафору общества как концлагеря) fashion-индустрии, современность еще предполагает попадание в скрытые, неосознанные, непроявленные желания и потребности потребителя. Иными словами, выиграет тот, кто не просто будет следовать очевидным трендам времени, но предложит что-то неожиданное, что может показаться странным и неактуальным, но вдруг попадает в десятку и вызывает бум. И все начинают это хотеть. Именно таковы, со всей очевидностью, амбиции нового артистического директора Gucci и особенно его большого босса, то есть Алессандро Микеле и Франсуа-Анри Пино.

Вообще-то, прецедент подобного рода уже был в новейшей итальянской моде. Именно такой финт и проделала в середине 90-х годов Миучча Прада, когда посреди цветущего итальянского гламура — Валентино, Джанфранко Ферре, Дольче с Габбаной и гладкого лощеного бизнес-стиля Армани — вдруг появились странные, мрачные и достаточно уродливые, нарушающие все законы «секси-дольче-виты» модели. Миучча вытащила винтаж (который носила сама и одевала в него всю свою семью), радикализировала его, добавила актуальной тогда депрессивности, гротескных акцентов, ударных аксессуаров — и оказалось, что эта ее ugly-эстетика есть именно то, что хочет мир. Странно, что итальянской моде потребовалось почти 20 лет, чтобы попробовать адаптировать ее опыт.

Микеле радикально порвал с убойным сексом Тома Форда и гламурными 70-ми Фриды Джаннини — это отметили все, и это очевидно. Он взял винтаж, актуальную гендерную двусмысленность, странные меховые аксессуары (привет, горжетки Миуччи!) — и очень бойко соорудил из всего этого новый стиль Gucci. Очень молодежный и вполне современный. Однако есть две маленькие проблемы.

Микеле радикально порвал с убойным сексом Тома Форда и гламурными 70-ми Фриды Джаннини — это отметили все, и это очевидно.

Первая. Это уже проделал Эди Слиман. И очень успешно проделал. Отчетливо помню ощущение от его второй коллекции (первая как раз была вполне традиционной), когда на подиум вышли все эти лохматые девушки в крошечных платьях, клетчатых рубашках, блестящих колготках и мохнатых шубах — ба! да я ж их всех знаю как родных. Они же прямиком из Марэ, из тамошних арабских винтажных лавок, где все эти платьица и шубки вытряхивают из огромных целлофановых мешков прямо на пол. Ровно то же ощущение было от январской мужской коллекции Микеле (а ничего нового он вчера не показал) — мы видели этих ребят в винтажных магазинчиках в Навильи, на тамошнем субботнем блошином рынке. Все эти бабушкины бежевые манто (миланские старушки до сих пор в таких ходят — равно как и тамошние модные девушки), все эти шифоновые блузки с бантами, плиссированные юбки и широкие драповые двубортные пальто с коротковатыми рукавами (характерный признак винтажа — руки 40 лет назад были короче) — все это прямиком оттуда.

Вторая. Прада, в отличие от Микеле, не только блестящий стилист, но и сильный дизайнер. Она не просто удачно стилизовала винтаж, используя актуальные веяния времени, но вписала его в свое собственное дизайнерское видение — у нее была идея силуэта, пропорций, формы и материала. У нее была сильная концепция радикального разрыва с традициями современного ей итальянского гламура, очень красивого, очень коммерческого, но, как она отлично понимала, не очень современного. И именно поэтому стиль Prada оказался таким долгоиграющим. И главное — Миучча гениально почувствовала, что можно делать современную моду, просто тасуя десятилетия XX века, и, по сути, задала это магистральное направление.

Ничего этого пока особенно не видно у Микеле. В сущности, у него та же мода 70-х, что так любила Джаннини, только радикально винтажная и куда более изобретательно стилизованная. Но он, в отличие от Миуччи, работает в эпоху стилистов, а не дизайнеров, и, возможно, для успеха обновленного Gucci достаточно будет именно его таланта стилиста, который у него, бесспорно, есть. И та тонкость, с которой он выбирает, смешивает и обрабатывает винтажные образцы — как, например, мятое черное длинное платье с птицей, вышитой у основания глубокого треугольного выреза, — вполне дает такой шанс. Да, Микеле, конечно, не визионер, как Миучча — а именно о визионерах и идет речь в той самой цитате Агамбена, — но в нем точно есть задор и обаяние молодости, а также фирменная итальянская жизнерадостность, которой все и ждут от знакового итальянского дома. По поводу Микеле сейчас говорят, что одного винтажа мало для такой марки, как Gucci, и надо же еще что-то, — но это можно сказать и по поводу Слимана, если бы у него не было бэкграунда в виде Dior Homme и большего кредита доверия в этой связи. Кроме того, есть еще одна важная вещь: своими моделями без макияжа, с распущенными волосами без всякой «укладки», в абсолютно прозрачном шифоне, очень безмятежными и даже отстраненными, Микеле предлагает новый тип сексуальности. Вполне современный. Именно это может оказаться очень важно.