От лягушонка Пепе до Навального: мемы как новый политический фольклор

В начале мая по Сети поползла информация о том, что художник Мэтт Фьюри решил умертвить свое самое известное творение — грустного лягушонка Пепе. Этот символический жест говорил об одном: художнику хотелось максимально дистанцироваться от того факта, что грустный лягушонок в какой-то момент примерил на себя злодейскую ухмылку и стал талисманом обитающих на 4chan интернет-троллей.

Эти тролли известны теперь как «альтернативные правые», ненавидящие всевозможные меньшинства, борьбу за равноправие и феминизм, а также салютующие Дональду Трампу анонимные и не очень пользователи, которые внезапно оказались в центре политической жизни на Западе. «Смерть» Пепе их вряд ли потревожила — ухмыляющийся лягушонок-тролль так и остается для них символом крестового похода против политкорректности, толерантности и либерализма.

Дело не только в том, что интернет-мемы нельзя убить и в каком-то смысле у них нет конкретного автора, потому что авторами становятся все те, кто этот мем распространяет. В турбулентном мире современной политики мемы стали эффективным народным оружием: они быстро создаются, быстро распространяются и, что главное, быстро воспринимаются. Более того, «мемефицируется» и сама политика: от твиттер-президентства Трампа с его Covfefe до, прости господи, комментариев Виталия Милонова и его тезки и петербургского коллеги по фабрике мемов Виталия Мутко. Весь этот яркий и пугающий коктейль стал чуть ли не синонимом всей интернет-культуры, с которой что-то не так.

В своей новой книге Ambivalent Internet американские культурологи Уитни Филлипс и Райан Милнер рассматривают современные мемы — политические или не очень — как разновидность старого доброго фольклора, которому чувство такта в принципе несвойственно. Отсюда и сексизм, и расизм, и нетерпимость, которые перетекли из вчерашних офисных ксерокопий в интернет. Однако, согласно Филиппс и Милнеру, интернет — крайне амбивалентная штука, и его возможности подходят как для распространения ненависти, троллинга и запугивания активистов, так и для осмысленного построения социальных связей и идентичностей.

Все это кажется довольно очевидным, и тем удивительней, что на интернет сваливают всю вину за политические потрясения последних двух лет: «Интернет сломан, он стал пристанищем троллей, которые всех ненавидят и с помощью мемов привлекают в свои ряды все новых солдат». Обвинять во всех бедах интернет — значит не до конца понимать его тесную и сложную связь с офлайн-реальностью и скатываться до простых и топорных формулировок, которыми как раз и оперируют создатели «альт-правых» мемов.

Россия — показательный пример того, как важен контекст. Исследователи не раз подчеркивали, что в странах, где демократия традиционно хромает, мемы обладают отчетливым «подрывным» потенциалом. Потоки мемов в таком случае высмеивают репрессивное государство и показывают, что король не просто голый, а на самом деле шут. И если в Штатах предками ультраправых мемов называют сексистские картинки в офисах из сериала Mad Men, то в России — это, очевидно, советские политические анекдоты. Недавние мемы про Усманова и уже кажущийся вечным «блэд Нэвэльный» — чем не заменители Рабиновича и Армянского радио? Мемы — это народная рефлексия над специфическим контекстом, и если они становятся существенной частью политики и оружием в сетевом крестовом походе против статус-кво, то сломан не столько интернет, сколько сам контекст, частью которого интернет, безусловно, является.

Впрочем, не помешает пара уточнений. С одной стороны, если взять те же Штаты, мемы оказались куда менее смертоносным орудием, чем традиционные радиостанции с одиозными конспирологами вроде Алекса Джонса и, конечно, канала Fox News, — это утверждает тот же Илай Парайзер, популяризовавший термин «пузырь фильтров» (в России чаще говорят об «информационном пузыре»). С другой стороны, никто не отрицает специфическую динамику интернета, когда Мэтту Фьюри приходится «хоронить» лягушонка Пепе, а Навальный спрашивает у подписчиков, что же значит «блэд Нэвэльный», — информация распространяется с такой скоростью, что принадлежит одновременно всем и никому и так или иначе влияет на восприятие и интерпретацию политической повестки. Показательно в этом смысле и то, что авторитетные медиа сами способствуют популяризации мемов, будь то лист интернет-шуток после митингов 12 июня на «Медузе» или тревожные статьи на эту тему, скажем, в The New York Times или Politico.

В итоге мы имеем действительно амбивалентный интернет — амбивалентный не только потому, что мемы могут быть как ультраправого, так и леволиберального толка, но и потому, что всемирная паутина, грубо говоря, не такая уж и всемирная: в политической системе практически любой страны сегодня есть своя специфическая мем-культура, от которой никуда не деться — лягушонок Пепе жив и здравствует. И если в России мемы как политическое оружие направлены в сторону официоза как такового, то на Западе до сих пор мало понимания того, что делать с агрессивным «альт-правым» троллингом.

Правда, есть примеры реакции получше, чем алармизм в авторитетных медиа. Когда появился правый мем «будущее, которое хотят либералы» с мусульманкой в парандже и драг-квин в нью-йоркском метро, то ответ был в духе как раз амбивалентного интернета: прогрессивный интернет присвоил мем себе, «перекодировал» его и с успехом высмеял идеологию его создателей — у которых, впрочем, все еще есть Пепе.