Джим Рейд (The Jesus and Mary Chain): «Мне нравятся социальные сети, когда я напиваюсь»

В Россию впервые едет одна из самых значительных для истории музыки групп — шотландцы The Jesus and Mary Chain, которые считаются родоначальниками шугейза. Эти исполнители повлияли на Black Rebel Motorcycle Club, A Place To Bury Strangers, Ceremony, Crocodiles, Deerhunter, The Horrors, The Soft Moon, The Dum Dum Girls, Glasvegas и множество других групп. 16 мая The Jesus and Mary Chain выступят в петербургском «Космонавте», 17-го — в московском «Главклубе». Мы созвонились с одним из основателей группы Джимом Рейдом и поговорили о современной музыкальной индустрии, боли и радости бытия музыканта, детях, всемогущей лени и социальных сетях.

Группа была настолько успешной, что в середине 1980-х советские «Аргументы и факты» записали The Jesus and Mary Chain в детище злостной западной пропаганды вместе с Дэвидом Боуи и Принсом. Конечно, это только раззадорило интерес молодых людей СССР. В 1998 году шотландцы выпустили свой шестой, и, как долгие годы казалось, последний, альбом «Munki». В сентябре того же года музыканты сыграли последний концерт перед распадом, а точнее даже, не доиграли: Уильям Рейд просто ушел со сцены через 15 минут после начала. На тот момент братья Рейд просто не выносили друг друга и не могли продолжать существовать рядом. В 2007-м родственники воссоединились, группа выступила на фестивале Coachella и продолжила давать концерты, а еще через десять лет выпустила свой седьмой альбом «Damage and Joy». Сегодня у The Jesus and Mary Chain есть не только преданные фанаты, знавшие их еще до распада, но и новые — те, кто был еще маленьким, когда коллектив развалился.

— Я проснулся еще три часа назад, чтобы приготовить завтрак для своих детей. Вот что сейчас происходит в моей жизни. Я — ответственный родитель.

— Это то, что нужно делать. Нравится ли мне давать интервью? Это не так уж плохо, если только не приходится давать двадцать интервью в один день — тогда несколько последних уже кажутся немного утомительными.

К искусству сегодня относятся, как к паре штанов из Primark

— Пожалуй, самый частый вопрос — откуда взялось название группы. Еще часто спрашивают, почему мы так долго работали над нашим последним альбомом «Damage and Joy». Этот вопрос нам все время задают в последнее время. Вы хотите, чтобы я и вам ответил на эти вопросы? (Смеется.)

— Не волнуйтесь об этом.

— Мы точно не часть мейнстрима — это очевидно. Думаю, мы никогда не противопоставляли себя мейнстриму, потому что когда-то, в 80-е и 90-е, думали, что станем популярными на радио и телевидении и сами превратимся в мейнстрим, заменив собой весь тот мусор, который тогда звучал в эфире и который было просто невозможно слушать. Такой у нас был план в самом начале. Он был именно таким наивным, как это звучит. Мы ненавидели то, что тогда крутили по радио, и думали, что там могла бы звучать музыка получше, которая тоже станет мейнстримом и будет революционной. Но этого так и не случилось. Этого и не могло случиться.

— Она еще хуже (Смеется.).

— Она ужасна. Я все время вынужден ее слушать, потому что мои дети включают ее в машине, когда я их куда-нибудь везу. Я просто не могу поверить, что они это слушают. Боже, почему они не могут включить что-то другое?

  Быть в звукозаписывающей студии — очень клаустрофобский опыт

— Моя старшая дочь — через несколько месяцев ей будет 15 — слушает попсовый хип-хоп — тот, что в мейнстриме. А моя младшая — ей 11 лет — просто слушает все, что играет на радио. Я пытаюсь заставить их слушать музыку, которая мне нравится, но им, кажется, это не очень интересно.

— Может быть. Но они все равно слушают то, что хотят, и они вправе сами решать, что слушать. Мы можем не соглашаться в том, что такое хорошая музыка, но они имеют право на свое мнение.

— Я сейчас не очень-то слушаю новую музыку. Я живу не в Лондоне, и тут нет возможности пойти послушать какие-то группы: никто не приезжает с концертами на юго-запад Англии. Мне не нравится слушать радио. У меня не много возможностей услышать новую музыку, а когда я слышу ее, то, кажется, превращаюсь в злостного критика. В моем возрасте уже начинаешь сравнивать все, что слышишь, с тем, что было раньше, с чем-то, что сегодня считается классикой. Когда я слышу какую-то новую группу, а они звучат наполовину как Joy Division, наполовину как Spiritualized, то понимаю, что лучше послушаю те группы, которые на них повлияли. У меня в библиотеке тысячи альбомов — мне больше и не нужно.

— Думаю, я превращаюсь в такого человека, каких я когда-то презирал. Становлюсь тем, кого раньше я бы ненавидел, — старика, который постоянно жалуется, что все, что делают сегодня, — отстой и раньше было лучше. Думаю, я становлюсь таким. Я смотрю фильм и думаю: это не так хорошо, как было раньше. Мне не очень нравятся сегодняшние телевидение, кино, музыка, книги и все такое. Мне кажется, сегодня во всем мире превалирует одноразовая культура. Люди создают вещи на пять минут, а не на века. Знаете, это как люди, которые покупают в Primark штаны за два фунта, а потом выкидывают их через два дня, чтобы опять пойти туда и купить другую пару штанов за два фунта. Сегодня все кажется одноразовым. Думаю, что и к искусству сегодня так относятся — как к паре штанов из Primark.

— Думаю, мои вкусы не очень оригинальны. Мне нравится старый Голливуд — фильмы 1950-х. Мне нравятся все фильмы с Хамфри Богартом и Кэри Грантом или Джимом Стюартом. Еще мне нравятся фильмы Скорсезе и все такое. Что до книг, то я люблю Ирвина Уэлша. Мне нравится «Внесите тела» Хилари Мантел о Генрихе VIII. Это трилогия, мне еще нужно прочитать третью часть, но первая и вторая мне очень понравились.

— В чем-то она лучше, чем раньше, в чем-то — хуже. Она лучше, потому что сегодня можно записать альбом без участия лейбла. Так что роль лейблов изменилась: сегодня они скорее рекламные агентства. Можно продать им уже готовый альбом, а их работа — сделать так, чтобы люди узнали о тебе и об этом альбоме. Так что сегодня задача лейбла — рекламировать группу. Это хорошо, потому что теперь группа полностью сама занимается своей музыкой. С другой стороны, некоторые вещи совсем не изменились. Лейблы все еще принимают решения и говорят, что и как делать.

— Время от времени я пощу что-то в фейсбуке и инстаграме. Обычно я занимаюсь этим только в туре, когда мне становится скучно, а так у меня не слишком много свободного времени. Еще я пощу, когда напиваюсь. Мне очень нравятся социальные сети, когда я напиваюсь, но я не пил уже полтора года, поэтому почти не занимаюсь ими сейчас.

— Вы правы, я думаю, что быть в группе — это одновременно и благословение, и проклятие. Это благословение для меня, потому что сейчас мы можем делать что хотим и когда хотим. Если мы хотим отправиться в тур, мы едем в тур, никто нас не заставляет, мы сами принимаем решение. Если мы хотим записать альбом, мы записываем альбом. Что до проклятья, то я довольно застенчивый человек. Мне не нравится, когда меня узнают. Я никогда это не любил. К счастью, сейчас это редко случается. Мне неуютно быть знаменитым, но мне нравится быть успешным, мне нравятся люди, которые любят то, что я делаю. Но мне не нравится, когда кто-то указывает на меня пальцем, завидев на улице. А еще замечательно, что, когда ты в группе, у тебя есть куча свободного времени, чтобы просто полежать на диване или погулять в солнечный день. Работа в офисе или на заводе не дает так жить. То, чем я занимаюсь, дает мне много свободы, но еще это — большая ответственность и стресс.

 Есть проблема — я самый ленивый человек в мире

— Когда я был моложе, я часто думал, что было бы классно снимать кино. Было бы круто написать книгу. Не думаю, что я могу это сделать. Не знаю почему — просто кажется, что это выше моих сил, но идея написать книгу мне нравится. Я бы с удовольствием занимался чем-то творческим, что не подразумевает общения с большим количеством людей. Например, рисованием или литературой. Когда это ты и холст или ты и книга, которую пишешь, то между вами почти не будет каких-то других людей. В музыке приходится взаимодействовать с большим количеством людей. Иногда приходится работать с технологиями, которые ты не понимаешь до конца, и нужно просить кого-нибудь помочь с оборудованием.

— Да, но есть проблема — я самый ленивый человек в мире. Я могу подумать: «о, я должен сделать это», но потом ничего не происходит.

— (Смеется.) Желание заниматься музыкой помогло нам преодолеть лень. Знаете, Уильям тоже невероятно ленивый. Мы решили собрать группу и обсуждали это пять лет, прежде чем предпринять что-нибудь. Это случилось, когда мы вдруг почувствовали, что время уходит, и если мы не приложим усилия, чтобы оторваться от дивана, то мы так и останемся со всеми нашими разговорами, и группа не появится. Когда мы осознали это, у нас случилась паника. А когда группа появилась, то она стала требовать от нас определенных усилий, и это тоже помогло нам преодолеть свою лень. Когда группа появилась, она превратилась в зверя, которого нужно все время кормить.

— В наших с ним отношениях было много взлетов и падений. Думаю, все об этом знают: в конце концов, наша группа распалась именно из-за наших с Уильямом сложностей, когда мы просто уже не могли друг друга видеть. В основном из-за происходящего внутри группы, но и по другим причинам тоже. Долгие годы наши отношения оставались такими. Даже когда мы снова собрали The Jesus and Mary Chain, между нами сохранялась дистанция. И когда меня постоянно спрашивают, почему мы так долго работали над «Damage and Joy», я объясняю, что главной причиной был мой ужас перед тем, чтобы закрыться вместе с ним в студии. Ездить вместе в тур было неплохо: в туре вы не так много времени проводите вместе, как люди обычно думают, а вот быть в звукозаписывающей студии — это очень клаустрофобский опыт. Я все время вспоминал, как мы работали над альбомом «Munki», и боялся, что работа над новой записью будет такой же напряженной. Так что я просто откладывал начало этого процесса, пока не понял, что откладывать больше нет времени. Странно, но работа над новым альбомом нас сплотила. Мы оба понимали, что если сейчас все испортим, то пустим на ветер отличную и важную возможность. Так что мы оба оставили прошлое за порогом студии.

— Уильям очень не любит давать интервью, так что я беру это на себя. Иногда он участвует в интервью, но только если напивается или настроение хорошее. Я спокойно отношусь к этому, я могу говорить о группе очень долго, меня это не напрягает. Во время записи нет никаких правил, каждый может взять на себя контроль и делать то, что считает нужным. В студии атмосфера довольно свободная. В прошлом мы могли дать гитару кому угодно, кто был с нами в студии, и было не важно, что этот человек не участник группы. Мы не заботились о том, как именно музыка попадала на запись, лишь бы шел процесс.

— Обычно я слишком нервничаю, чтобы вообще что-то делать перед концертом. Я просто сижу и грызу ногти, прежде чем выйти на сцену. Никаких ритуалов. Я просто в страхе, в ужасе. Меня нервирует идея выходить на сцену даже после стольких лет.